Никогда никого не выбрасывайте...

 

Когда мы друг друга разлюбили, я перестала ему готовить. Я ела на работе. Он в кафе...

Когда мы друг друга разлюбили

Когда мы с мужем любили друг друга, я вставала в семь утра, чтобы сделать ему гигантские бутерброды на работу. Батон разрезать вдоль, на него масло и сыр.

Я всегда помнила, что он не любит яблоки – объелся однажды на военных сборах в городе Пугачеве.

К его приходу с работы я выходила с дочкой в коляске гулять и мы шли ему навстречу – чтобы быстрее.

Я ревновала его к его коллеге.

И смущалась перед его друзьями – вдруг я им не понравлюсь?

Я гладила ему его гигантские рубашки.

И не давала никаким другим мужчинам даже по-дружески приобнять себя.

Я почти не курила.

Когда он ушел, я просидела неподвижно и молча почти сутки. 

Когда мы друг друга разлюбили, я перестала ему готовить. Я ела на работе. Он в кафе.

И однажды не смогла заставить спросить себя, куда он уезжает. И когда вернется. Мне было все равно. 

Внутри себя я перестала называть его по имени. Просто «муж».

И как можно дольше не шла домой после работы. Гуляла по городу, сидела на скамеечке и смотрела на город.

Однажды я перешла с ним на «Вы» – когда он впервые не пришел домой ночевать. Я сказала, что так плевать на мои чувства может только посторонний человек.

Я стала курить.

И перестала ему рассказывать, что со мной происходит. 

Когда он ушел во второй раз, – уже навсегда, – я забыла об этом час спустя. 

Мы сделали так много непоправимого друг с другом, так много друг друга мучили, что сломали. Восстановлению в прежнем виде не подлежит.

Я выйду замуж второй раз в сорок лет. Наверное, я стану более смирная и терпимая. Еще недавно я была абсолютно безжалостная. И не сомневалась ни в чем, и ни в чем не раскаивалась. Уходя – уходила. Такая дама без страха и упрека. Требовала по максимуму, выставляла гамбургские счета, и понимала, что во всем мире у меня есть только я сама.

Я заранее приучала себя к мысли, что все уйдут. Все друг друга покинут, куда-то денутся. И ты снова останешься одна. Тогда зачем все это? Поэтому я рушила все до того, как успевала привязаться.

Нелегко сидеть на руинах. Ничего не работает в этом мире, кроме любви. И все прочее не нужно.

Я ехала в поезде и смотрела на журнальную страницу с портретом Одри Хепберн.

Однажды она спасла меня своей улыбкой в «Римских каникулах». У нее всегда такое любящее лицо. «Люди гораздо более, чем вещи, нуждаются в том, чтобы их подобрали, поправили, пристроили к месту и простили; вы никогда никого не выбрасывайте…».

Я прочитала это и не стала знать, как дальше жить, и кто кого выбросил, и непонятно было, где в поезде найти место, свободное от людей, чтобы подумать как следует и хотя бы не очень плакать.

Я обнаружила, что мы не умеем прощать. Мы максималисты. Мы в этот день говорили об этом с Гулей – как, ну как восстановить отношения с тем, кто тебя ненавидит? Или презирает? Только не спрашивайте меня – зачем это делать. Затем.

В тебе видят лицемерку, предательницу, тупую дуру, хвастливую бабу, и не прощают, не прощают. А ты просто человек. И ты видишь в другом, в момент праведного гнева, лицемера, вруна, психопатку, завистницу и прочий зоопарк. И тоже не прощаешь.

Так мы и живем, идеальные. И судим, и судимы. Особенно жестоки мы с теми, кого любим. Для прочих у нас нет такой изощренной пыточной фантазии. Зная больные места досконально, мы бьем именно туда. Чтобы так же больно, так же бы корчился, вражина.

А потом ты смотришь в окно, ночью, и говоришь – кажется, у меня произошла катастрофа. Жизнь сложила крылья и рухнула посреди поля. Ошибка пилота. И ты как раз в том самом возрасте, когда понимаешь, что это так, но не понимаешь, как доживать дальше еще такую же примерно по времени жизнь.

Источник